Неделю назад, утром в пятницу, в священный месяц Рамазан, этот бренный мир покинул известный казанский востоковед, арабист, основатель Института востоковедения КГУ Джамиль Габдулхакович Зайнуллин. Он не был публичной фигурой, избегал излишнего внимания к себе, редко давал интервью. Поэтому его имя сейчас не на слуху, хотя в конце 1980-х – начале 1990-х годов он был невероятно популярной фигурой. Джамиль-абый (а он принимал только такую, исконно татарскую форму обращения к учителю) вел на местном телевидении цикл передач по обучению старотатарской графике. Тысячи людей освоили азы арабской графики под его руководством. В то время его небольшая книжка «Гарәп язуы нигезендә татарча әлифба» («Татарская азбука на арабской графике»), изданная Татарским книжным издательством невероятным сейчас тиражом в 300 тыс. экземпляров, стала бесспорным бестселлером. Я до сих пор встречаю ее в семьях татар как в России, так и за рубежом. В период пандемии попрощаться с ученым и педагогом пришли не более 20 человек. Таковы правила наших дней. Да и в своем завещании он просил не устраивать пышных похорон и траурных панихид.

Для меня пять лет учебы в Казанском университете прочно ассоциируются с образом Зайнуллина. Все эти годы он вел у нас самые разные предметы, иногда по три-четыре пары в день подряд. В эпоху возрождения казанского востоковедения, в начале 1990-х, кадров не хватало, поэтому основная нагрузка легла на его плечи. Пять лет постоянного, почти ежедневного общения. Группа арабистов из 10, а под конец из 6 человек — каждый под неусыпным контролем нашего учителя. Каждому отдельное внимание. Увильнуть, прийти неподготовленным на занятие — это смертельный номер. Жди самой жесткой оценки, холодного душа. И редкие просветы, сухие комплименты, когда что-то получается. В результате спустя 25 лет я достаточно свободно говорю, пишу и читаю по-арабски.

В эту область меня занесло по воле судьбы, хотя, как известно, ничего в этом мире не происходит случайно. Я поступил в КГУ на факультет татарской филологии и восточных языков в 1990 году, но до этого учился в Казанском авиационном институте, служил в армии, учился на рабфаке. В КАИ пошел за компанию с друзьями, быстро понял, что это не мое. В армии подружился с татарами из киргизского Оша — они общались исключительно по-татарски. Все эти разговоры и дискуссии на «восточные» и национальные темы, видимо, подготовили почву. Когда вернулся в 1989 году в Казань, случайно узнал, что открывается новый факультет, где будут преподавать не только восточные языки, но и историю, литературу и культуру. В голове как будто что-то разомкнуло, произошла химическая реакция, и я точно понял, что именно это мне нужно. С тех пор ни разу не пожалел о своем выборе.

Поскольку вернулся осенью, то поступить уже не успевал. Пришлось идти на рабфак, чтобы не терять время зря. На следующий год наконец-то удалось поступить на первый курс факультета татарской филологии, истории и восточных языков. Именно при этом факультете должна была быть сформирована группа арабистов. Конкурс был большой. В августе 1990 года Татарстан стал суверенным. Произошел невероятный скачок национального самосознания, всплеск интереса к своим корням, прошлому, к религии. Желающих поступать на татфак было невероятно много. Руководство университета впервые пошло на нестандартный шаг — стали брать выпускников русских школ, порой с очень слабым знанием татарского. А правила факультета, где почти все предметы велись на татарском, не изменились. Почти вслух говорили о том, что не за горами времена, когда независимый Татарстан откроет свои представительства в разных странах, будут работать корпункты татарских газет.

Желающих оказаться в арабской группе набралось не менее 100 человек. Целый месяц Джамиль-абый вел нам курс по основам арабского письма. Элегантный, импозантный мужчина. Всегда в строгом, идеально выглаженном костюме и при галстуке. С улыбкой, но с очень жестким, пронзающим насквозь взглядом. Вид суровый и строгий. Не терпел расхлябанности, разгильдяйства и распущенности. Курильщики и любители пива разбегались при его приближении врассыпную — иначе несдобровать!

В итоге в его группу из этих 100 попали 10 человек, в их числе и я. Гораздо позже случайно узнал, что он отдал наши письменные работы на графологическую экспертизу — боялся ошибиться с выбором. Так началась наша учеба. Пять лет каторжного труда — иначе арабский, который считается одним из самых сложных языков в мире, не выучить. Кроме того, зубрили персидский, турецкий и английский. Поскольку группа была прикреплена к татфаку, параллельно прошли полный курс по татарской филологии. Таким образом, за пять лет я получил две специальности.

Постепенно мы притирались друг к другу: наш учитель к нам, а мы к нему. Это была не только учеба в чистом виде, но нравственно-моральное воспитание в духе татарских старометодных медресе. Тогда нас все это сильно раздражало. «Опять будет учить жизни!» — вздыхали мы. Но многое, о чем он говорил, о чем предупреждал, сбылось, помогло по жизни. Свои первые аяты из Корана я выучил наизусть на уроках Джамиля Габдулхаковича. Это было начало 90-х, советские фобии еще не выветрились. Наш учитель подавал это как «изучение классических текстов». Эти «тексты» я прочитал над его могилой в день похорон…

Учеба шла на татарском. Поскольку специальной литературы не было, Джамиль-абый брал задания из русских учебников и с ходу переводил их нам на татарский. Особенно сложно было передать текст из академического «Курса арабской грамматики» Гранде, который и по-русски то не поймешь. Но у него был большой опыт переводчика-синхрониста, поэтому проблем не возникало. В плане арабского языка он привил нам «ташкентское» — близкое к оригиналу — произношение, которое отличалось от ленинградской или московской школы. Сам он говорил по-арабски почти без акцента и нас учил тому же.

Это были «лихие» 90-е. Рушилось все и вся. Зарплату преподавателям толком не платили или задерживали месяцами. Лишь иногда, очень редко наш учитель мог пожаловаться, да и то косвенно: «Наверное, скажу декану, чтобы освободил меня от лишней нагрузки. Денег все равно нет, а мне еще докторскую писать». Но в реальности все оставалось по-старому. Не знаю, как ему удавалось выкручиваться, ведь у него семья и дети.

В 1993 году Джамиль-абый съездил в США. Несколько месяцев он преподавал в одном из университетов татарский язык. Надолго не мог оставить свой родной университет и студентов. Может, ему и удалось тогда слегка подлатать финансовые проблемы, но положительных впечатлений он точно не привез. Часто критиковал американцев за бездушность, за страсть к материальным благам, за то, что приходится платить за каждый чих. По просьбе друзей он купил им в США компьютер, за который пришлось отдать на таможне в виде налога чуть ли не все заработанные деньги. Любили Джамиля Габдулхаковича и финские татары, часто приглашали к себе и даже предлагали остаться служить у них имамом.

Он находил возможности приглашать к нам в Казань разных светил востоковедения из Москвы и Петербурга. Ему удалось уговорить еще в начале 1990-х приехать Анаса Бакиевича Халидова — арабиста с мировым именем, родом из Буинского района, петербургского ученого. Анас Бакиевич прочитал нам ряд лекций по исламоведению и по коранистике. Это была величина невероятного масштаба. Он один из немногих, кто умел по диагонали читать и понимать самые сложные арабские рукописи. И не зря позже мэрия Казани задействовала его в мероприятиях по поиску новых источников в преддверии 1000-летия Казани. Но тогда для нас каждое слово Халидова было откровением, а для меня особо — поскольку я имел счастье общаться с ним дополнительно, когда встречал и провожал его в аэропорт.

Джамиль Габдулхакович Зайнуллин мало рассказывал о своем прошлом. Сохранились лишь отрывочные сведения, связанные с его биографией. Он родился 11 июля 1946 года в селе Старое Кадеево Первомайского (ныне Черемшанского) района ТАССР. Происходил из рода потомственных религиозных деятелей. «Наша семья была хранителем древних традиций, рассказывал он. — Отец, из рода просвещенных богословов, знал всех своих предков до 7-го колена. Меня назвали в честь одного из прадедов — Абдельджамиля. До сих пор помню, как мама читала нараспев старые книги. Она была из рода купцов и училась у известного Сарвар-муллы и его жены Джувейры-абыстай. Дед со стороны отца, Зайнулла, был известен в наших краях как мулла-просветитель. В своем медресе он преподавал арабский, персидский языки, основы шариата и даже математику. Не был против увлечения шакирдов музыкой вне медресе. Он не заставлял сыновей бриться наголо, как было принято тогда у татар, поэтому его шакирдов называли „Зайнулла мулланын чәчле урыслары“ („Нестриженые русские муллы Зайнуллы“). Таким образом, я вырос в окружении аятов Корана, а также баитов, мунаджатов и в атмосфере восточной культуры и литературы».

В 1967 году после службы в армии Зайнуллин поступил на заочное отделение филфака КГУ. Здесь он познакомился с преподавателем персидского языка и известным татарским поэтом Мустафой Нугманом. Он подвиг его ехать в Ташкент и поступать на восточный факультет Ташкентского университета.

Так и случилось. Несостоявшийся выпускник Казанского университета поступил в ТашГУ. «Так как на поддержку пожилых родителей рассчитывать не приходилось, такие аргументы, как дешевые фрукты, тепло, не надо покупать зимнюю одежду, сыграли свою роль», — вспоминал он позже. Это было тогда, да и сейчас, большим достижением, ведь попасть в этот вуз без блата было почти невозможно. Но молодому человеку это удалось. Но не сразу удалось попасть на востоковедение — какое-то время Зайнуллин учился на романо-германском отделении и изучал немецкий язык, лишь спустя время удалось сделать перевод.

Мы знали, что первый раз он оказался за границей еще в годы учебы на восточном факультете Ташкентского государственного университета. В 1972–1973 годах он работал переводчиком в Судане. В 1974–1981 годах находился в Ираке, но вынужден был вернуться в связи с начавшейся Ирано-иракской войной. Как он сам рассказывал, ему удалось побывать почти во всех арабских странах. Различных забавных и не очень историй у него было много, но делился он ими очень скупо, часто в качестве примера или назидания. К сожалению, он не успел или не захотел их зафиксировать, издать в виде книги.

В 2003 году в интервью газете «Восточный экспресс» он немного приоткрыл занавес над событиями прошлого. «Уже на втором курсе меня отправили в Судан, — рассказывал Зайнуллин. — Эта страна считалась наиболее отсталой, поэтому туда направляли тех, у кого не было связей и особого положения. А в такие крупные города арабского мира, как Дамаск, Каир, Бейрут, попадали дети более влиятельных родителей. Но поездкой в Судан я остался доволен. Там были прекрасные люди, которые к советским гражданам относились как к братьям. Только после возвращения к власти полковника Джафара Немейри, когда начались преследования коммунистов, положение советских специалистов ухудшилось. Мы сидели под домашним арестом, и у нас закончились продукты. Среди нас была трехлетняя девочка, которая рыдала от голода. Не выдержав мучений ребенка, я пошел к нашему начальнику контракта Трояновскому, оставив по его просьбе расписку о том, что добровольно ухожу за продуктами в город. Сначала, надев подарок суданцев, длинную арабскую рубаху, галабийа, я пошел в мечеть. Когда туда вошел и сел, вокруг меня образовалась пустота, люди отсели. Я вслух начал читать Коран. Затем прочел намаз и направился к выходу. На выходе ко мне подошли и пожали руку, сказали: „Мы думали, что вы, советские, все безбожники“. Я ответил: „В исламе нет разницы в цвете кожи, национальности: все мусульмане братья“. Сам говорю, а внутри дрожу, всякое может произойти. Могли ведь подумать, что я зашел поиздеваться над религией. После мечети я на рынке накупил продуктов и, как там принято, велел мальчишке отнести корзину с ними в наш дом. После возвращения в Союз за проявленную чуткость, находчивость меня наградили денежной премией в 5 тысяч рублей и путевкой в санаторий».

В этом же интервью Зайнуллин говорил, как в мае 1975 года, когда в Багдад с официальным визитом приехал председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин, ему поручили делать синхронный перевод его беседы с Саддамом Хусейном. «Алексей Николаевич был очень обаятельным и много шутил, — вспоминал Джамиль-абый. — Думаю, мне удалось удачно перевести одну его шутку — реакция собеседников была подобающей, оба рассмеялись».

С 1977 года судьба Джамиля Габдулхаковича была связана с Казанским государственным университетом. Кафедра восточных языков, первым выпускником которой в 1995 году стал я и пять моих одногруппников, в 2000 году превратилась в большой Институт востоковедения, а Зайнуллин стал первым директором этого института. Там преподавался уже не только арабский язык, но и китайский, корейский, японский. На базе института был создан «Институт Конфуция», руководителем которого также избрали Джамиля Габдулхаковича. Именно при нем были налажены первые контакты с вузами КНР, организованы первые стажировки студентов. Какое-то время и мне удалось поработать под его руководством, как приглашенный преподаватель я читал студентам курс по арабской этнографии.

Окончательно в alma mater я вернулся в 2010 году, где проработал почти 10 лет и не по своей воле вынужден был покинуть его. В последние годы Джамиль Габдулхакович сильно болел, но вида не подавал. Мы знали, что ему пришлось перенести сложную операцию, но продолжал работать в КФУ. С 2019 года он являлся профессором-консультантом и уже не имел той нагрузки, с которой работал раньше.

Многие запомнили Зайнуллина как одного из лучших исполнителей татарских баитов и мунаджатов. Это народные напевы, как правило, религиозного содержания. На татарстанском телевидении сохранились видеозаписи, где Джамиль-абый исполняет мунаджаты под аккомпанемент известного скрипача Шамиля Монасыпова. Есть и CD с мунаджатами в исполнении Зайнуллина; вышла его книга, где он собрал лучшие образцы этих музыкальных памятников. Он не получил музыкального образования, а мунаджаты выучил на слух со слов татар старшего поколения. В интервью, которое он дал поэту и общественному деятелю Разилю Валееву в 2001 году, он вспоминал, что первый раз осмелился исполнить мунаджат перед аксакалом татарской литературы, драматургом Наки Исанбетом, в 1968 году, когда учился в Ташкенте. Тот приехал в столицу Узбекистана по приглашению народного писателя республики, по происхождению татарина, Аскада Мухтара. Стояла неимоверная жара. Страдающий от астмы Наки-ага был еле жив, лежал обессиленный в номере без кондиционера. Тогда Зайнуллин, в то время студент местного университета, взял инициативу на себя: перевез старика к своим родственникам, где в прохладе тенистого сада Наки Исанбет пришел в себя. Услышав напев, драматург сказал: «Откуда это у тебя? Ведь ты такой молодой, уже все позабыли эти мелодии. Сохрани этот дар!» Позже, уже в 1970-е годы, в Казани Джамиль-абый исполнял мунаджаты, читал нараспев аяты Корана на закрытых квартирниках, где собиралась татарская интеллигенция. Он дорожил той высокой оценкой, которую ему дала известный татарский композитор Сара Садыкова.

16 мая родственники, друзья, коллеги и ученики Джамиля Габдулхаковича проводили его в последний путь. Он был похоронен на мусульманском кладбище близ Самосырово. Все прошло тихо, согласно его завещанию, без панихиды и лишних в этот момент пафосных слов.

«Инна лиллахи ва инна илайхи раджигун!» («Поистине, мы принадлежим Аллаху, и к Нему мы возвращаемся»!) — эти слова принято говорить у мусульман, услышав весть об усопшем. Именно они, а также несколько заупокойных молитв были произнесены над могилой нашего учителя. Его последняя воля была выполнена. Надеемся, душа его осталась довольной.